Неточные совпадения
Гладиатор и Диана подходили вместе, и почти
в один и тот же момент: раз-раз, поднялись над
рекой и перелетели на другую сторону; незаметно, как бы
летя, взвилась за ними Фру-Фру, но
в то самое время, как Вронский чувствовал себя на воздухе, он вдруг увидал, почти под ногами своей лошади, Кузовлева, который барахтался с Дианой на той стороне
реки (Кузовлев пустил поводья после прыжка, и лошадь
полетела с ним через голову).
Приближалось время хода кеты, и потому
в море перед устьем Такемы держалось множество чаек. Уже несколько дней птицы эти
в одиночку
летели куда-то к югу. Потом они пропали и вот теперь неожиданно появились снова, но уже стаями. Иногда чайки разом снимались с воды, перелетали через бар и опускались
в заводь
реки. Я убил двух птиц. Это оказались тихоокеанские клуши.
Картина, которую я увидел, была необычайно красива. На востоке пылала заря. Освещенное лучами восходящего солнца море лежало неподвижно, словно расплавленный металл. От
реки поднимался легкий туман. Испуганная моими шагами, стая уток с шумом снялась с воды и с криком
полетела куда-то
в сторону, за болото.
Лет 40 назад удэгейцев
в прибрежном районе было так много, что, как выражался сам Люрл, лебеди, пока
летели от
реки Самарги до залива Ольги, от дыма, который поднимался от их юрт, из белых становились черными. Больше всего удэгейцев жило на
реках Тадушу и Тетюхе. На Кусуне было 22 юрты, на Амагу — только 3 и на Такеме — 18. Тогда граница обитания их спускалась до
реки Судзухе и к западу от нее.
Потом, когда дружная весна быстро,
в одну неделю иногда, переменит печальную картину зимы на веселый вид весны, когда везде побегут ручьи, образуются лужи и целые озера воды, разольются
реки, стаи кряковных уток
летят ниже и опускаются на места, которые им понравятся.
Почти до темной ночи изволят они продолжать свой долгий ужин; но вот раздается громкое призывное гоготанье стариков; молодые, которые, жадно глотая сытный корм, разбрелись во все стороны по хлебам, торопливо собираются
в кучу, переваливаясь передами от тяжести набитых не
в меру зобов, перекликаются между собой, и вся стая с зычным криком тяжело поднимается,
летит тихо и низко, всегда по одному направлению, к тому озеру, или берегу
реки, или верховью уединенного пруда, на котором она обыкновенно ночует.
Весною, пролетом, гуси показываются очень рано; еще везде, бывало, лежит снег, пруды не начинали таять, а стаи гусей вдоль по течению
реки летят да
летят в вышине, прямо на север.
Это значит, что пища сварилась и опустилась
в кишки] зобы, и снова по призывному крику стариков, при ярких лучах давно взошедшего солнца, собирается стая и
летит уже на другое озеро, плесо
реки или залив пруда, на котором проводит день.
Я убеждаюсь
в справедливости этого предположения тем, что почти всегда, объезжая весною разливы
рек по долинам и болотам, встречал там кроншнепов, которые кричали еще пролетным криком или голосом, не столь протяжным и одноколенным, а поднявшись на гору и подавшись
в степь, на версту или менее, сейчас находил степных куликов, которые, очевидно, уже начали там хозяйничать: бились около одних и тех же мест и кричали по-летнему: звонко заливались, когда
летели кверху, и брали другое трелевое колено, звуки которого гуще и тише, когда опускались и садились на землю.
Четверо гребцов сели
в весла, перенесший меня человек взялся за кормовое весло, оттолкнулись от берега шестом, все пятеро перевозчиков перекрестились, кормчий громко сказал: «Призывай бога на помочь», и лодка
полетела поперек
реки, скользя по вертящейся быстрине, бегущей у самого берега, называющейся «стремя».
А я видел, когда плыл, что надо мною Груша
летела, и была она как отроковица примерно
в шестнадцать лет, и у нее крылья уже огромные, светлые, через всю
реку, и она ими меня огораживала…
Дружно
в одно и то же мгновенье; с громким криком сдвинули
в реку с обоих берегов кучи хвороста, сначала связанного пучками; много унесло быстрое течение воды, но много его, задержанного сваями, легло поперек речного дна; связанные копны соломы с каменьями
полетели туда же, за ними следовал навоз и земля; опять настилка хвороста, и опять солома и навоз, и сверху всего толстые слои дерна.
Марфа Петровна
полетела в колобовский дом, который стоял на берегу
реки, недалеко от господского дома,
в котором жили Пятовы.
Как ангел-истребитель,
летел перед своим отрядом Юрий Милославский;
в несколько минут он смял, втоптал
в реку, рассеял совершенно первый конный полк, который встретил его дружину позади Ново-Девичьего монастыря: пролить всю кровь за отечество, не выйти живому из сражения — вот все, чего желал этот несчастный юноша.
Внезапно картина переменялась: огромное пространство
реки покрывалось миллионами белых, сверкающих обломков; как несметные стада испуганных баранов, они
летели врассыпную, забиваясь иной раз, словно
в замешательстве,
в кусты высокого ивняка, верхушки которых, отягченные илом, трепетно пригибались к мутным, шумно-говорливым струям.
Вечерний сумрак окутал поле; лес вдали стал плотно чёрен, как гора. Летучая мышь маленьким тёмным пятном бесшумно мелькала
в воздухе, и точно это она сеяла тьму. Далеко на
реке был слышен стук колёс парохода по воде; казалось, что где-то далеко
летит огромная птица и это её широкие крылья бьют воздух могучими взмахами. Лунёв припомнил всех людей, которые ему мешали жить, и всех их, без пощады, наказал. От этого ему стало ещё приятнее… И один среди поля, отовсюду стиснутый тьмою, он тихо запел…
Когда мы вышли из-за мыса и
полетели на Разбойника, нашим глазам представилась ужасная картина: барка Лупана быстро погружалась одним концом
в воду… Палуба отстала, из-под нее с грохотом и треском сыпался чугун, обезумевшие люди соскакивали с борта прямо
в воду… Крики отчаяния тонувших людей перемешались с воем
реки.
Они
полетели дальше. Вот разлилась среди зеленых берегов громадная
река. Божья Коровка опустилась прямо на большой белый цветок, росший
в воде. Таких больших цветов Аленушка еще не видела.
В первое мгновение, когда они
полетели, Аленушка даже закрыла глаза от страха. Ей показалось, что
летит не она, а
летит все под ней — города, леса,
реки, горы. Потом ей начало казаться, что она сделалась такая маленькая-маленькая, с булавочную головку, и притом легкая, как пушинка с одуванчика. А божья Коровка
летела быстро-быстро, так, что только свистел воздух между крылышками.
Когда же полдень над главою
Горел
в лучах, то пленник мой
Сидел
в пещере, где от зною
Он мог сокрыться. Под горой
Ходили табуны. — Лежали
В тени другие пастухи,
В кустах,
в траве и близ
реки,
В которой жажду утоляли…
И там-то пленник мой глядит:
Как иногда орел
летит,
По ветру крылья простирает,
И видя жертвы меж кустов,
Когтьми хватает вдруг, — и вновь
Их с криком кверху поднимает…
Так! думал он, я жертва та,
Котора
в пищу им взята.
Без сомнения, когда гуси
летели вверх по
реке, раненый гусь стал ослабевать и пошел книзу,
в сторону от
реки, товарищи последовали за ним по инстинкту, и когда он опустился на землю или упал, то и они опустились, посидели около него и, видя, что он не встает,
полетели опять, уже вниз по
реке.
Зима проходит; облака
Светлей
летят по дальним сводам,
В реке глядятся мимоходом...
Снова перед его глазами отчетливо и красиво извивается черная изрытая дорога, снова смотрится
в зеркало
реки нежная зелень ветел… И внезапно Меркулов
летит со страшной, но приятной быстротой
в какую-то глубокую, мягкую мглу…
Сгоношили мы немаленький плот, — рассказчик опять повернулся ко мне, — поплыли вниз по
реке. А
река дикая, быстрая. Берега — камень, да лес, да пороги. Плывем на волю божию день, и другой, и третий. Вот на третий день к вечеру причалили к берегу, сами
в лощине огонь развели, бабы наши по ягоды пошли. Глядь, сверху плывет что-то. Сначала будто бревнушко оказывает, потом ближе да ближе — плотишко. На плоту двое, веслами машут,
летит плотик, как птица, и прямо к нам.
— Вались, слышь, на господску… Барин приказал… Дворяна, видно, прибавил он
в раздумье и вдруг отчаянно заколотил трещоткой, как бы желая показать освещенному дому, что он охраняет его беспечное веселье по соседству с насторожившейся холодной пустыней. Стук его трещотки наполнил улицу и
полетел вдаль,
в спутанную мглу
реки и гор. Когда же трещотка смолкла, то на улицу опять порхнули звуки оркестра, и тени на занавесках опять двигались, подпрыгивали, встречались, отвешивали поклоны и расходились…
Первые живые существа, которые я увидел, были каменушки. Они копошились
в воде около берега, постоянно ныряли и доставали что-то со дна
реки. На стрежне плескалась рыба. С дальней сухой лиственицы снялся белохвостый орлан. Широко распластав свои могучие крылья, он медленно
полетел над
рекой в поисках Добычи. Откуда-то взялась черная трясогузка. Она прыгала с камня на камень и все время покачивала своим длинным хвостиком.
Солнце стояло высоко на небе и светило ярко, по-осеннему. Вода
в реке казалась неподвижно гладкой и блестела, как серебро. Несколько длинноносых куликов ходили по песку. Они не выражали ни малейшего страха даже тогда, когда лодки проходили совсем близко. Белая, как первый снег, одинокая чайка мелькала
в синеве неба. С одного из островков, тяжело махая крыльями, снялась серая цапля и с хриплыми криками
полетела вдоль протоки и спустилась
в соседнее болото.
Но что это? Иоле слышит чей-то резкий голос, окликающий его
в темноте. Неужели третий часовой, которого он не приметил прежде? Или это проснулся кто-то из орудийной прислуги? Не все ли равно, кто! Опасность налицо и нечего о ней рассуждать дольше! Отвечать опасно. Иоле отлично понимает это… С быстротой, свойственной ему, он бросается к борту… Секунда, одна секунда задержки только и, быстро сбросив с ног неприятельские сапоги, юноша турманом
летит в темную пучину
реки…
Из Землина аккуратно каждый день
летели теперь на почти что беззащитный город снаряды; a тут еще новый враг, военное судно, хорошо вооруженное тяжелыми пушками, слало им
в свою очередь непрошенные гостинцы со стороны
реки, пользуясь тем, что защитники Белграда не успели вооружиться как следует, не ожидая такого стремительного начала военных действий.
Зарево охватило треть неба, блестит
в церковном кресте и
в стеклах господского дома, отсвечивает
в реке и
в лужах, дрожит на деревьях; далеко-далеко на фоне зари
летит куда-то ночевать стая диких уток…
Голос Ярославнин слышится, на заре одинокой чечоткою кличет:
«
Полечу, — говорит, — чечоткою по Дунаю,
Омочу бобровый рукав
в Каяле-реке,
Оботру князю кровавые раны на отвердевшем теле его».